чьи методы не были авторитарными. "Хотя я видел сотни школ и [...] десятки тысяч учеников, - писал Манн, - я ни разу не видел, чтобы хоть одного ребенка наказали за проступок. Я не видел ни одного ребенка в слезах от того, что его наказали, или от страха быть наказанным".37 Либеральные посетители из Великобритании часто выражали свое удивление тем, что столь "деспотичное" политическое устройство должно было породить такую прогрессивную и открытую систему образования.38
Как показывает пример Бекедорфа, консерватизм не означал непримиримого неприятия всего, что изменилось после кризиса 1806 года. Он был слишком подвижным, несфокусированным и открытым, чтобы попытаться всесторонне восстановить дореформенный статус-кво или даже остановить реформирующееся государство на его пути вперед. Более того, консерваторы сами постепенно приняли и усвоили многие идеи, лежащие в основе проекта реформ, например, идею о том, что прусская "нация" представляет собой единое целое (а не совокупность отдельных привилегированных сословий).39 В любом случае в администрации сохранялись значительные прогрессивные центры власти, причем не только в министерствах финансов и иностранных дел, но и в министерстве образования, здравоохранения и религиозных дел, которое само было продуктом эпохи реформ. После 1815 года его председателем стал просвещенный рационалист Карл фон Альтенштейн, друг, соратник и временами протеже Харденберга. Король - во многом дитя просвещения - никогда не был особенно последователен в своей политике назначений и не пытался навязать единый идеологический подход различным ветвям власти.
ПОЛИТИКА ПЕРЕМЕН
Провинциальные собрания, созданные в 1823 году, возможно, и не были теми надежными органами представительства, о которых мечтали радикалы, но по мере того, как они вживались в роль, они становились важными центрами политических изменений. Хотя они выглядели как традиционные сословные органы, на самом деле это были представительные учреждения нового типа. Их легитимность проистекала из законодательного акта государства, а не из авторитета внеправительственной корпоративной традиции. Депутаты голосовали по головам, а не по сословиям, и обсуждения проходили на пленарных заседаниях, а не в отдельных фракциях, как в корпоративных собраниях старого режима. Самое главное: "благородное сословие" (Ritterschaft) теперь определялось не по рождению (за исключением небольшого контингента "непосредственных" дворян в Рейнской области), а по имуществу. Важным было владение "привилегированной землей", а не рождение в привилегированном статусе.40 Буржуазные покупатели поместий, чья покупательная способность изменяла социальный ландшафт прусских земель с середины XVIII века, теперь были допущены в парадный круг политической нации (при условии, что они не были евреями, в этом случае они должны были назначить доверенное лицо, чтобы представлять их).
В этот момент пересеклись силы социальных и политических перемен, так как после реформ рынок сельской земли стал переходить в руки среднего класса еще более быстрыми темпами. В 1806 году 75,6 % дворянских поместий в сельской глубинке Кенигсберга все еще находились в дворянских руках. К 1829 году этот показатель снизился до 48,3 %. Еще большее падение произошло в восточно-прусском округе (департаменте) Морунген, где эта доля сократилась с 74,8 % до 40,6 %. Восточная Пруссия - относительно крайний случай, поскольку кризисы 1806-7 годов и наполеоновская блокада оказали разрушительное воздействие на зерновое хозяйство провинции, но цифры по Пруссии в целом подтверждают общую тенденцию: к 1856 году только 57,6 % дворянских земель оставались в руках знатных землевладельцев. Таким образом, диеты были более плутократическими, чем казалось на первый взгляд. Их тщательно продуманные сословные атрибуты скрывали зачатки франшизы, основанной на собственности.
С самого начала, сначала осторожно, а затем все более решительно, диеты стремились расширить отведенную им роль. Проекты резолюций, вносимые депутатами, часто носили откровенно политический характер и были направлены на проверку границ, установленных государством для работы диет. В них содержались призывы к распространению печатных стенограмм заседаний диета - мера, запрещенная правительственными цензурными правилами; петиции с требованием расширить сферу компетенции диета, чтобы она охватывала "все более разнообразный и всеобъемлющий" круг вопросов; призывы к созданию общего (т. е. всепрусского) собрания.41 Свобода прессы - еще одна постоянная тема, часто поднимавшаяся на диетах. Другими словами, они стали направлять либеральное политическое давление в провинции. Они выполняли эту роль не только для самих депутатов, но и для более широкой политически грамотной общественности. С конца 1820-х годов в диету стали поступать многочисленные петиции из городов Восточной Пруссии. Одна из них, представленная в январе 1829 года жителями города Морунген на юго-западе провинции, критиковала берлинскую администрацию за пренебрежение экономическими проблемами региона, упрекала в бессилии диетцентра и предлагала эстетам обратиться к монарху с просьбой выполнить свое обещание о даровании конституции. Другой документ из маленького сонного городка Шталлупёнен, расположенного к востоку от Кёнигсберга и недалеко от польской границы, повторил требование конституции и национального собрания и подкрепил свою просьбу ссылкой на вклад провинции в освободительную войну против Наполеона.42
В этих петициях, которые становились все более многочисленными в 1830-1840-е годы, поражает не только то, что они поступали со всех концов провинции, включая консервативный и дворянский Оберланд на западе, но и то, что они представляли довольно широкую социальную группу. Среди подписавших обращение 1843 года из Инстербурга, административного города в центре провинции, были не только купцы и коммунальные чиновники, но и значительная часть ремесленников: плотники, каменщики, слесари, пекари, изготовители поясов, меховщики, стеклодувы, переплетчики, мясники, мыловары и другие. Эта разношерстная группа требовала не только национального собрания и публичных разбирательств, но и "иного способа представительства", который бы придавал меньшее значение земельной собственности.43 Другими словами, попытки правительства отгородить диетчиков от их социального и политического окружения не увенчались успехом. Множество неформальных связей между депутатами и политической средой городских и малых городов обеспечивали резонанс обсуждений на диете по всей провинции. Эти связи поддерживались скромной, но растущей провинциальной прессой.
Диеты также стали центром политических устремлений и разногласий в Великом герцогстве Позенском, части Польши, переданной Берлину после 1815 года. В этом регионе конституционные вопросы отошли на второй план, уступив место вопросу о политике Пруссии в отношении польской национальности. В прокламации, изданной 15 мая 1815 года и часто цитируемой впоследствии, Фридрих Вильгельм III заверил своих польских подданных, что у них тоже есть родина и что они будут включены в состав прусской монархии без отказа от своей национальности. Их язык, наряду с немецким, будет использоваться во всех государственных учреждениях.44
В первые послевоенные годы были предприняты усилия по умиротворению польской элиты в регионе. Для посредничества между центральной исполнительной властью и местной шляхтой был назначен вице-король (Statthalter) (уникальное для Великого герцогства соглашение), а в 1821 году было основано кредитное общество для облегчения бремени шляхетских долгов. Польский язык оставался официальным языком для общения с бюрократией и в
